Гроза 1940 - Страница 119

119

Из объяснений Гофмана выходило, что всему виной англичане, а вернее английские и американские евреи – хозяева банков и газет, которые там на самом деле правят. Они пообещали полякам помощь, а потом, как всегда делали в таких случаях, обманули. Вот поляки и выступили против Рейха, а после начала войны было поздно. Даже те, кто понял, что их подставили – ничего сделать не могли. А Рейху ничего не оставалось как вразумить поляков с помощью силы, ибо никакого другого языка они не понимают. Сразу всё стало ясно и понятно. Настораживало только то, что приказ выступить на стороне Германии поляки опять получили от англичан. Если их обманули один раз – почему они верят второй? На этот вопрос Гофман только махнул рукой и пробурчал что–то про «"глупость, которая родилась первой"».

Фельдфебель покосился на проводника Марека. Хоть и поляк, но из силезских, говорил он на хохдойче не хуже любого из немцев. Внешность имел чисто нордическую – любой специалист из СС признал бы в нём чистокровного арийца. Шнитке со злостью вспоминал появление этого проводника в своём взводе. Тогда оглядев высокого, светловолосого и голубоглазого, отвечающего всем признакам нордической расы, поляка фельдфебель, сам с трудом прошедший расовый анализ, но в СС так не принятый, поинтересовался: «"А не приезжала ли мать Марека в Германию месяцев за девять до его рождения"». На что этот мерзавец, весело скалясь, ответил, что мать в Рейхе никогда не была, а вот папаня Марека неоднократно его посещал, так что доктор Геббельс может быть абсолютно спокоен за чистоту крови его народа. Больше всего фельдфебеля тогда задел смех Гофмана, хотя и остальные солдаты его взвода не отказали себе в удовольствии поржать над своим командиром.

И Шнитке не удержался от того, чтобы высказать свою обиду. Необычайно серьёзный Гофман, который, оказывается, изучал какую–то хитрую науку «"антропологию"», сказал, что когда фельдфебель увидит поближе русских, тогда всё сам поймёт.

Шнитке, старательно изучавший в бинокль, и без него, всех увиденных им за эти дни русских, наконец–таки стал понимать своего подчинённого. Действительно, большинство из них без проблем прошли бы расовый контроль СС, который не сумел преодолеть он – чистокровный немец. Закралось сомнение – не обманули ли фюрера его советники. На что тот же Гофман сплюнул и сказал, что не пора ли бросить верить во всякую чушь.

Был этот разговор вчера и до сих пор фельдфебель злился на своего подчинённого. Недаром его отец не любил образованных. «"Запомни Ганс"», – любил пофилософствовать он за кружечкой пива, – «"все беды от образования – наслушается человек всякой зауми и вообразит о себе невесть чего, а нам, простым людям, весь этот учёный бред расхлёбывать"». Так оно и было, когда в проклятые двадцатые годы разные учёные пустобрёхи заливались соловьями с трибун – а народ нищал и голодал. Первым человеком заговорившим с ними, уличными сорванцами, на понятном простом языке был пропагандист НСДПА.

Эта беседа и повернула всю жизнь молодого Ганса Шнитке, родившегося в проклятый год позора Германии – заключения Версальского мира. Дальше у него и его друзей всё было предрешено. Гитлерюгенд. Армия. Курсы унтерофицеров. Война в Польше. Война во Франции. Югославская и другие компании. Вот только его более удачливых друзей, обладавших нордической внешностью отправили в СС, а он оказался в обычной пехоте, потому что с трудом преодолел расовый анализ. С таким трудом, что только долгий и безупречный послужной список спас его от увольнения из армии, как имеющего сомнительное происхождение. Как он проклинал тогда далёких и неведомых ему предков, которые наградили его чёрными волосами и невысокой коренастой фигурой. Впрочем в разведывательной роте пехотной дивизии, ставшей ему новой семьёй, большинство солдат только тихо посмеивались над его страданиями. И со временем он успокоился. Здесь никому не было дела до его «"сомнительного происхождения"», здесь оценивали человека не по цвету волос, или параметрам черепа, а по тому, что он реально может делать. Так что скоро унтерофицер Шнитке получил следующее звание, а спустя два года безупречной службы – звание фельдфебеля и разведывательный взвод под свою команду.

И только появление этого проклятого поляка вернуло прежние чувства и обиды.

Толчок в плечо вывел фельдфебеля из раздумий. Вдали на дороге показался одиночный грузовик, отчаянно завывая двигателем он старался догнать ушедшую вперёд колонну, но та уже свернула за поворот, надёжно прикрытый опушкой леса. Нужно было принимать решение. Шнитке дал команду на выдвижение, заранее жалея, что это не легковушка с более важной добычей. Торопливо сфокусировав бинокль, он вдруг понял, что удача не оставила его и на этот раз. Рядом с шофёром угадывался ещё один силуэт, вполне вероятно из офицеров, хотя сами русские называют их командирами. Фельдфебель отдал подтверждение свой команды. Группа захвата пересекла неширокую полосу кустарника, залегла у обочины. Выдвинувшись вперёд, самый лучший специалист взвода по метанию гранат унтерофицер Рике неторопливо размахнулся и бросил смертоносный подарок точно под задние колеса грузовика. Тот подбросило взрывом и скинуло с дороги. Из кабины русской полуторки немедленно выскочил шофёр и торопливо дёргая затвор карабина открыл огонь в сторону их засады, и когда только успел заметить, мерзавец. Ему удалось зацепить одного из выскочивших на дорогу солдат и заставить остальных торопливо упасть на землю. И тогда Шнитке, заранее жалея о своём решении, срезал его из автомата. Замешкавшиеся солдаты метнулись вперёд, добежали до автомобиля, выдернули из кабины пассажира, спеленали его приготовленной верёвкой и оглядываясь по сторонам оттянулись в кустарник, служивший им прикрытием.

119