Гроза 1940 - Страница 16

– Да ладно, мужики. Я что не понимаю? Сам в такой ситуации сколько раз был. И правильно сделали. Незачем давать повод для новых дел. Итак в отделе работать уже некому. Одни Рабиновичи, да Айзенберги остались. Они тут такую контрразведку устроят, что шпионы по коридорам толпами бродить будут. Это им не липовые приговоры по 58 штамповать.

Виктор в раздражении махнул рукой. Протянул мужикам пачку Казбека, последнюю оставшуюся у него. Те взяли по папиросе, молча закурили, говорить в общем–то было не о чем. Докурив, Виктор вмял окурок в пепельницу и, посмотрев на дверь, сказал:

– Вот что, мужики. Шли бы вы отсюда, пока какая–нибудь мразь не заглянула. Я бы сам вышел, но боюсь кого–нибудь подставить.

Гладышев с Ярцевым переглянулись, пожали Виктору руку на прощание и, прихватив какие–то папки, вышли из кабинета. Виктор встал, подошёл к окну. За пыльным стеклом по улице шли люди, проезжали автомобили, протренькал на стрелках трамвай. Жизнь шла своим чередом. Даже стало немного обидно. Виктор усмехнулся, а что собственно должно произойти? Небо на землю упасть, конец света наступить? Не он первый и не он последний. Он и так держался столько лет, хотя за это время много народу исчезло бесследно. Кто–то действительно за дело, и Виктор сам готов был за это поручиться. Кого–то подгребли за компанию с друзьями. Некоторых взяли за длинный язык. Сам же он попался на излишнем любопытстве. Ещё в первый день, получив это дело, он каким–то иррациональным чутьём определил, что дело дерьмовое и нужно спустить его на тормозах, не найдя никаких улик и доказательств. И только неуёмное любопытство толкнуло его на то, чтобы копнуть поглубже. А ухватив первую ниточку, он не удержался, чтобы не потянуть за неё как следует. Какая рыба была там на том конце ниточки он понял, только когда и его заметили. Торопливое уничтожение некоторых бумаг ничего спасти уже не могло. Он попался! Как говорит народная мудрость «"пошёл по шерсть, а вернулся стриженный"».

Дальше всё шло по давно отработанной методике. Несколько технических ошибок при проведении дознания. Жалоба подследственного на него и дело у него забрали. Вот ведь анекдот! Невинного человека можно как угодно уродовать, выбивая из него нужные признания, и ничего, а стоит только тронуть настоящего врага, но со связями, как вдруг вспоминают о каких–то правах. А то, что эта мразь – враг, причем настоящий, Виктор был уверен на все сто процентов. Но как оказалось, он также чей–то друг, а то и родственник и, судя по всему, очень близкий. А таких трогать нельзя ни в каком государстве. Вон до революции царицаматушка лично на кайзера шпионила, и ничего. Да и других предателей во дворце хватало, но никто их и пальцем не тронул. Почему сейчас должно быть подругому?

Стрелка возмутительно медленно плелась по циферблату, Виктор поминутно глядел на неё, но до начала собрания оставалось ещё долгих двадцать минут. Он выкурил уже три папиросы, достал было четвёртую, но убрал обратно, и так язык щипало от крепкого табака. Наконец, минутная стрелка дошла до цифры девять, оставалось всего пятнадцать минут до одиннадцати. Виктор встал, вытряхнул пепельницу в урну, как всегда делал уходя из кабинета, поставил её на стол и вышел из кабинета. В ящиках стола он проверил всё ещё неделю назад, как только стало ясно во что он вляпался. В них остались только абсолютно безопасные бумаги, ничего серьёзного на него не смогут найти даже настоящие профессионалы, а тем более эти дилетанты сыска.

В парткоме уже собрались все, в чьи обязанности входило присутствовать на этих судилищах, и некоторые заинтересованные лица. Некоторые смотрели на него со злорадством, но большинство старательно прятало глаза. Виктор равнодушно прошёл мимо них и сел в первом ряду. Он сегодня главный герой собрания, ему и сидеть на почётном месте, которое все остальные старательно избегали. Вскоре парторг объявил о начале собрания. Первым вопросом проходил обычный отчёт за месяц, никто его не слушал, да и что там слушать – все подобные отчёты как близнецы братья, если хоть один слышал, значит знаком со всеми. Парторг старательно бубнил, иногда заглядывая в бумажку. На Виктора он старался не смотреть, все же он был человек совестливый, не то что его заместитель капитан Фельдман, который с победным злорадством часто окидывал Виктора взглядом. Впрочем у них были личные счеты. Несколько раз Виктор довольно чувствительно щелкнул по самолюбию того, показав при всех грубейшие ошибки расследования в делах Фельдмана. А тот отличался редкой злопамятностью. Говорят, что он пересажал всех, с кем в далёком детстве приходилось драться во дворе. В доме, где он жил, от проходящего по двору Фельдмана все разбегались в разные стороны, чтобы ненароком не вызвать его недовольства чем–либо. И сейчас тот предчувствовал минуту торжества и не мог скрыть своих чувств.

На первый ряд вместе с Виктором рискнул сесть только начальник их отдела майор Зенкович. Опытный и умный профессионал, тот всегда старался выделять Виктора за умение расследовать самые сложные и запутанные дела. И сейчас, предчувствуя потерю одного из лучших сотрудников, он только хмурился и нервно кусал губы. Осадить всю эту шайку во главе с Фельдманом у него не было возможности, за ними стоял кто–то настолько значительный, что все его прежние попытки избавиться от этого дилетанта заканчивались только грозными окриками сверху, после которых Фельдман становился ещё наглее и самоувереннее. Зенкович понимал, что сам он до сих пор занимает своё место, только потому, что Фельдман такой болван во всём, что касается контрразведки. Если бы у него был хоть малейший талант, начальником отдела давно был бы он. Об этом говорило хотя бы то, что Фельдман сумел протащить в отдел двух своих родственников, Айзенберга и Рабиновича, несмотря на все протесты майора. Сейчас эти болваны петухами ходили по коридорам, старательно форсили новенькой формой перед машинистками и заваливали самые простейшие дела. Зенкович никогда не упускал случая поставить этих кретинов на место, высмеивал их на каждой планёрке, но с тех всё «"как с гуся вода"». Совести у них не было даже в зачаточном состоянии. В отделе нарастали антиеврейские настроения, и самое удивительное, что майор, сам будучи евреем, был одним из инициаторов их возникновения. Впрочем, нужно сказать, что сотрудники отдела чётко отделяли самого майора и лейтенанта Цукермана, тоже еврея, от этих болванов и никогда не распространяли на них своих шуток и анекдотов.